В. продал себя Розе, чтобы расплатиться со своими музами. Они требовали у него сцену, актеров на ниточках, свободы писать свои собственные истории. И он отдал им все долги. Все до единого. И они от него ушли.

Я видела как люди оставляют следы. Следы друг на друге. Как эти следы разносятся подобно радиации. Я видела следы тех, кого уже нет. Но никак не могла разглядеть свои собственные следы.

Первое, что я помню - сижу на полу, рисую человечков на розовых обоях (родители ждали девочку). Кричу:
- Мама!
Тишина.
-Мама!
- Мама занята.
Мама красит губы, душиться (я слышу запах аж в другую комнату).
-Мама!
- Лилит, мама занята!
Открывается входная дверь. Слышу:
- Да-да, будем поздно.
Заходит нянечка, взвизгивает и бежит за тряпкой. Фломастеры с обоев тряпками не оттираются.

Каждый вечер бабушка молилась Богу. Иногда он даже ее слышал. Изредка - помогал. Но чаще молча себе гордился: дескать, какую умницу воспитал, как закалил.
Бабушка была из прочного метала - мечи бы делать. Не то что я - бижутерийный сплав да и только.

До самолета еще больше часа. Хочется поговорить, но молча. Не создавая лишнего шума.

Последнюю неделю получилось просто созерцать. Не оценивать, не осуждать, не восхвалять. Было просто и спокойно, как будто ветер в бухте утих.

Просто смотрела как в толпе туристов в Вифлеемском храме кто-то молится на коленях, прикладывая и прикладывая голову к звезде.

Просто смотрела как в толпе горячо молящихся и просящих у Стены плача туристы ищут свободное место для записок.

Просто слушала как лепечут продавцы на старых рынках.

Просто пробовала все, что местные называли вкусным, не думая ни о калориях, ни о цене за кусок.

Просто прожила себе неделю, ничего особо не предпринимая ни в отношении своей жизни, ни в отношении чужой.

Но через час самолет.

- Ты пустая.
Лилит аккуратно вытирает салфеткой приподнятые уголки губ, достает бумажник, оставляет на столе купюру, которой хватит и на чай, и оставляет Роба одного доедать свой ужин.
На улице все еще солнечно. Лилит любит летние долгие дни - с ними бессонные ночи становятся короче.
Возле порога в свою квартирку Лилит оставляет туфли с большим красным каблуком и сумку, полную блокнотов и сувенирных бутылочек. По привычке тихонько открывает дверь в детскую, чтобы не скрипеть и не напускать сквозняков. В детскую, в которой никто не спит. В хорошо обустроенную детскую со слегка ободраными обоями в цветочек. По этой неидеальной стене Лилит тихо сползает вниз. На самое дно. И думает, что если была бы пустой, сплыла бы, как бутылка в мутной реке, наверх и прибилась к какому-то берегу.

На все есть свой налог. Будь честен - плати.
С В очень хорошо, даже лучше чем побыть одной. Но другой человек не может быть идеальной тебе половиной, всегда будут места, где мы упремся друг в друга своими острыми углами. Это надо просто отломить и отдать, как будто платишь налог. И все тут.
Мелкие ссоры - лишь налог на счастливую семейную жизнь.

Все зависит от угла зрения.
Меня, конечно, утомляет и гнетет ежедневная физическая боль, но она же постоянно напоминает мне, что ничто не вечно. В том числе и я.
Нужны ли еще какие-то пинки под зад? Нет. Тележка итак мчит без упряжки ;)

Мы стали продавать обручальные кольца в виде цепей. Массивных, с гравировками. Я сижу на балконе и по ночам с настольной лампой выписываю гравером разные «вместе навечно» и «мой дом там, где ты». А тем временем узы от этих царапин не становятся ни крепче, ни слабее.

В детстве я проглотила иголку, видимо.
И она росла все это время вместе со мной.
Иначе что так режет и колит меня изнутри, когда ты что-то говоришь о любви к другим?

Мы сидели за шикарно накрытым праздничным столом. У мамы по другому и быть не могло: журавли из салфеток, отполированные приборы без единого отпечатка пальца, блюда с иностранными названиями и вино, старее всех присутствующих вместе взятых. После того, как все произнесли тосты, наступил тот период застолья, когда говорить о том, что у тебя все хорошо - просто неприлично. Сродни неуважению к присутствовавшим там дамам. У каждой из них, помимо идеально подведенных глаз, вдруг оказывалось за глаза проблем. Страшных, нерешаемых. Только охать да руки разводить. И все они скопом вываливались на стол то из одного рта, то из другого. Так, что ни одно вино не могло перебить послевкусие.

Когда я была ребенком, то мечтала, чтобы все друг друга любили.
Мечтала вырасти и сделать мир лучше посредством огромной любви.
Но я так и не выросла.

У нас была не та семья, где детские рисунки и поделки стоят на самых местах. Не той, где хранят первый выпавший зуб и первую отстриженную прядь волос. У нас была та семья, которую воспринимаешь как временное пристанище. Мол, тут меня обучат тому как быть «нормальным человеком» и отпустят. Или не отпустят, а точнее отправят. Туда, куда должны отправлять всех «нормальных». Хотя все как один вздохнут на дорожку, потому что «нормальным» тебе никогда не стать.

« Ты- душа. У тебя есть тело», - любила повторять бабушка где-то услышанную фразу.
Еще прошлой весной она провожала нас до остановки. Летом - до ворот. Осенью - до двери. Зимой - просто махала рукой с кровати.
Ее тело решило ей изменять. Предало. А чистой душе не по пути с предательским телом.

Все песни, которые казались мне веселыми, он счел грустными. Танцевать под одну мелодию у нас не получается. Мы просто ходим по кругу. По кругу, который рано или поздно станет веревкой вокруг наших шей. И, двигаясь под разную музыку, мы случайно опрокинем стул и все танцы станут странно похожи на джигу.