На пятый день я натерла два огромных мозоля и шла уже босиком. Но к моему удивлению, идти стало легче - ноги привыкли к нагрузке. Я стала замечать людей вокруг себя и в большинстве своем они не были злыми. Никто на меня не нападал, не пытался украсть мой рюкзак или чем-то обидеть. Я зашла в маленькую кафешку позавтракать и села за столик у окна. До меня там ужинала влюбленная пара и за ними еще не успели убрать. Я попросила оставить все как есть. В том числе крошки. Просьба странная, но с клиентами не спорят. Мне хотелось зарисовать это. Зарисовать то, как в одной чашке на дне из гущи остался силуэт какой-то птицы. Как на салфетке, будто печать, розовая губная помада и шоколадные крошки. Как красиво надломано печенье на одной тарелочке, и как начисто выедено пироженное на другой.
Я сидела и воображала, о чем могли говорить эти влюбленные. Держались ли они за руки. Как давно они вместе. Я спросила у официантки и она сказала, что это были молодые люди лет 25 (я так и подумала, ибо в таком возрасте женщины и могут есть по полпеченьки на завтрак, чтобы не испортить фигуру). Она - маленькая и светлая, он - большой и темноволосый, с глубоким шрамом на руке. За руки не держались, но улыбались даже когда жевали.
Мне так захотелось стать кем-то из них. Хоть на день. Мне так захотелось любви.

В первый день я прошла около 25 километров. Вышла на рассвете и пошла в ту сторону, где зеленый свет загорелся раньше всего. Я шла и думала о том, где буду ночевать, что есть, что делать, если кто-то решит начать и ограбить меня, рассчитывала на сколько дней мне хватит денег и прикидывала, когда порвутся мои кроссовки.
Так я шла и не замечала, что творится вокруг меня. Сменялись улицы, дома, люди, я видела это на переферии, но все, что я могу вспомнить об этих километрах - мои кросовки были еще белыми, а дороги еще с брусчаткой, а я сама несла не 8 кг вещей в рюкзаке, а целую тонну опасений. Поэтому первые 25 км дали мне только насладиться своими страхами, оставить все как есть. Я не помню, что заказывала в кафе, не помню, понравилось ли мне, не помню, кто сидел за соседним столиком, не помню, оставила ли чаевые. Я сидела и высчитывала, сколько мне нужно калорий в день, чтобы не свалиться с ног на пятые сутки. И в этом, конечно, тоже был свой смысл.
В первую ночь я остановилась в небольшом хостеле на окраине города. Как странно, что я жила тут уже несколько лет и до сих пор не была на этой окраине. Дома тут были старые и низкие, совсем не такие, как в центре. Я записала об этом в свой дневник, закрыла дверь в комнату на ключ и подперла тумбочкой. И больше за тот день я ничего не вынесла.

Длительный стресс способен поселить в вас сильную тревогу. Это не обязательно панические атаки, не обязательно отключки. Амигдала бдит и не дает расслабиться. Ни бить, ни бежать. Из тупика только один выход - повернуть назад.
После всего, что случалось, я боюсь всего, что еще не случилось. Болезней, насилия, террактов и прочего. Даже вслух произносить это боюсь. Даже думать об этом боюсь, чтобы Вселенная не восприняла это как желание.
Сижу и боюсь. Стою и боюсь. Лежу и боюсь.
И только ты приходищь - весь бой и грохот в голове стихает. Нос - к щеке. Щека - к плечу. Рука - к руке. И это затишье - бесценно.
Но и это тоже тупик. Руку приходится отпускать. И снова ждать
Бояться

Не хочу, чтобы кто-то знал, что я так скоро их покину. Пусть все идет своим чредом. Недосказанное остается несказаным. Это я планирую закончить все свои дела, но других это не касается.
Хочу, чтобы это было приятным сюрпризом для всех. Ну или просто сюрпризом. Хотя сама по себе ситуация и не хорошая, и ни плохая. Все зависит от того, как ее воспримут.
Хочу, чтобы потом, когда все уже будут знать, устроили вечеринку. Да, именно вечеринку в мою честь. Чтобы все сидели на больших мягких подушках, пили мой любимый малиновый чай и, передавая гитару из рук в руки, пели песни. И чтоб обязательно всем было тепло.

Я часто смотрела на бабушкины руки. У себя в городе мне никогда еще не доводилось встречать старушек с такими руками. Пальцы у бабушки были толстыми и покрученными как вишневые ветки. Но как же ловко она ими доставала из маленьких вишень косточки, даже не забрызгав ладоней…
Однажды я спросила ее, всегда ли ее руки были такими. Она долго рассматривала их как инородный предмет. Как будто ей самой было странно и непонятно, от чего у нее такие руки. Как будто не ими она всю жизнь стирала зимой на морозе, не ими поднимала мешки и не ими ночи напролет качала мою маму, когда были колики.
Потом бабушка своим большим указательным пальцем ткнула мне в лоб и сказала: "Никогда не забывай подумать о себе".

Куда не приду, все говорят о плохом. В трамвае бабушки говорят о болезнях и ценах. За соседним столиком подруги обсуждают измены мужей. Пьесы все о драме и страданиях. За праздничным столом разговоры об умерших. В новостях одни только убийства да кражи. В таком потоке мне кажется, что даже если и случится что-то хорошее, этого по- простую никто не заметит.

Мужчины и женщины разные. Нельзя это отрицать. Начиная от мозга и строения таза и заканчивая тем, в каком порядке мы надеваем на себя штаны и футболки. Мы - разные и видимо так должно было быть, раз гетеросексуалов все же большинство.

Дед очень любит варенье. Чай без бутерброда с вареньем для него - не чай. Завтрак без творога с вареньем - не завтрак. А банки, в которых было варенье, он никогда не выбрасывает - обещает сварить новое, но на это ему никогда не хватает сил.
Поэтому выбор подарка для Деда был прост - я решила сварить варенье: из шишек, одуванчиков и лепестков роз.

У меня появилось два любимых сериала (при том что до этого я посмотрела сериала три от силы): "Сотня" и "Менталист". Затянуло. На этом все.

Актриса должна уметь владеть своим телом так же хорошо, как и лицом. Вы замечали, какие они легкие, эти актрисы в театре? Как они бегут с одного конца сцены в другой так, будто одним шагом пере летают через два квартала? Как они падают и поднимаются одинаково легко по сто раз за один спектакль? Как они идут, будто танцуют. И танцуют так просто, будто делают шаг.
Когда я осваивала искусство танца, моим учителем была кучерявая и худая женщина Надя. Она всегда ходила в льняной юбке свободного края ниже колена, черных ботинках без шнурков и кофте-разлетайке с оголенным плечем.
На первом нашем занятии Надя включила свет, зажгла свечу так, что на стене напротив меня отображалась только моя тень, включила музыку и сказала танцевать так, как мне хочется, так, как я чувствую и до тех пор, пока не договорит свеча. Она не смотрела на меня, не исправляла. Надя просто закрыла за собой дверь. Закрыла на ключ. И остались только я, свеча и музыка.
Сначала я пыталась вспомнить все движения, которые когда либо видела в танце. Мне хотелось быть на равне с лучшими балеринами мира, делать шпагаты в прыжке и кружится на носочке правой ноги с высоко поднятой левой. Но спустя час я устала от этих попыток. Потом мой танец стал больше похож на движения школьной дискотеки. Еще через час я упала на пол от того, что сердце бешено колотилось, но танца так и не получилось.
Я лежала и вслушивалась в музыку. В один момент она показалась мне настолько грустной, что боль пронзила все мое тело. Я носилась по сцене, как ужаленная, изгибилась, как змея и всеми силами пыталась избавиться от чувства земного притяжения. Песня о печали сменилась одой о любви и я всем своим телом стала излучать это прекрасное чувство. Мои движения смягчились, я стала легче для самой себя и хотела взлететь.
Восемь часов прошло в постоянных переменах радости, горя и вальсирующего спокойствия. Свеча догорела, я упала на пол вся мокрая от пота и слез и спала до самого утра. С тех пор танец больше никогда не был для меня иностранным языком. Я говорила на нем свободно, хоть от акцента избавиться не могу до сих пор.

Так случилось, что у черноволосого отца и русоволосой мамы я родилась рыжей и с веснушками, полюбить которые мне так и не удалось. Когда я поднимаю весной лицо к солнцу, мои щеки начинают рябеть маленькими точками.

Возможно ли уместить целую жизнь в одну толстую тетрадь? Мою, наверное можно. По крайней мере, я постараюсь.
Говорят, чтобы понять, подходите ли вы друг другу, нужно прожить с человеком год, видеть, как он спасается от холода зимой и от жары летом, как переносит слякоть весной и как укрывается от дождя осенью. Еще говорят, что нужен год, чтобы пережить утрату близкого человека. Надо провести все праздники в его отстутсвии: без него поставить елку, без него задуть свечи на именинном торте и поставить цветы к памятнику на День независимости. Так может и всю мою жизнь можно пересказать за один год?:
Сегодня 15 декабря. Ровно через год я возьму билет в один конец. По крайней мере одна из моих жизней подойдет к концу. Возможно, она станет началом нового листа. Возможно - нет. Все зависит от того, верите ли вы в предсказания незнакомых гадалок.

Мне всегда было странно, почему взрослые за праздничным столом обсуждают такие непраздничные вещи. Это в кино застолье сводится к тостам и приятным воспоминаниям. У нас же все сводилось к обсуждению болезней, проблем с обучением детей, пересчитыванию на пальцах тех, кто остался в живых и тех, кто умер раньше… Мне казалось, я невзлюблю праздники только за это, потому что ни покинуть стол, ни сидеть с закрытыми ушами родители мне не позволяли. Только когда все были уже веселыми и пьяными и начинали травить сальные шуточки, мне разрешалось уйти в свою комнату. Как вы пониманиете, неприязни к пошлым анекдотам у меня, аристократки, нет.

В браке мы прожили 67 дней. Ни счастливых, ни несчастных. Жить в общежитии вдвоем было нельзя, поэтому мы поселились у него в мастерской. Это была маленькая комнатушка с одним окном, мольбертом, двумя стулами, тумбочкой с красками и кистями, раковиной, небольшим зеркальцем над ней и электрическим чайником. Первое время мне там нравилось. К Марку приходили позировать люди. Точнее, он сам их приводил. Шел в парк, подсаживался к незнакомцу или незнакомке на лавочке и начинал беседу. Если человек оказывался интересным, Марк приглашал его стать моделью для картины. Рисовал он незнакомцев исключительно в удобных для них позах, потому что считал, что даже кривая спина - одно из самых ярких проявлений сущности человека.
Рядом с готовыми картинами он вещал большие листы с рассказами о нарисованном человеке.
Спали мы на полу. Марк был настолько худой, что когда я прижималась к нему ночью, то чувствовала не тепло мужского тела, а острые архипелаги его ребер и вечно холодные ступни. С ним было тяжело согреться.
Ели мы то, что не требовало термической обработки и пили много чая. Чтобы покупать новые краски, я устроилась почтальоном. Мне нравилось держать письма в руках и просматривать чужие счета. Это было подобно подглядыванию в большие окна квартир новостроек.
Из-за недоедания, плохого сна, запаха растворителя у меня постоянно болела голова.чтобы не злиться, я решила уйти.

Мне было 5 лет, когда я впервые увидела бабушку. Сейчас я отчетливо помню о нашей первой встрече только два момента: это была единственная бабушка, которая не умела печь пирожки и то, что ради моего тепла ей пришлось сжечь табуретку и свой дневник листочек за листочком.
Бабушка жила в маленькой деревушке в маленьком домике и спала на печи. Родители привезли меня к ней зимой, а сами улетели в Турцию "греть кости". Через два дня после приезда за ночь выпало столько снега, что из окна было видно только тоненькую полоску серого неба, а дверь не открывалась больше, чем на два сантиметра. Мы были в ловушке, но бабушка не подавала виду. У нее в кладовке было много банок с разными вкусностями и десяток мешков с картошкой. Пили мы яблочный сок, а из открытой форточки набирали снега в кастрюлю, ждали пока расстает и варили суп. Но спустя несколько дней (точно не помню, сколько) у нас закончились дрова и печка стала остывать. Тогда бабушка стала разламывать табуретки, стуча ими об пол. Полена получались большие и не хотели разгораться. Нужно было много бумаги, чтобы поддерживать огонь. Сначала бабушка использовала с этой целью свои тетрадки с рецептами, но они быстро закончились. Тогда она достала свой толстый-толстый дневник. Она читала мне вслух страницу за страницей и как только последнее слово на листке было прочитано, отрывала его и бросала в огонь. Там была вся ее жизнь. Не похожая ни на одну из тех сказок, что я слышала раньше, но ставшая моей любимой. По сей день мне жаль, что ее нельзя перечитать снова.
Снег потом оттаял, меня забрали домой, а бабушка пообещала научиться печь пироги. Но я не знаю, исполнила ли обещание.